Неточные совпадения
— Иди, ничаво! — прокричал с
красным лицом веселый бородатый мужик, осклабляя белые
зубы и поднимая зеленоватый, блестящий на солнце штоф.
На углу тротуара в коротком модном пальто, с короткою модною шляпой на бекрень, сияя улыбкой белых
зуб между
красными губами, веселый, молодой, сияющий, стоял Степан Аркадьич, решительно и настоятельно кричавший и требовавший остановки.
Кити
покраснела от радости и долго молча жала руку своего нового друга, которая не отвечала на её пожатие, но неподвижно лежала в её руке. Рука не отвечала на пожатие, но лицо М-llе Вареньки просияло тихою, радостною, хотя и несколько грустною улыбкой, открывавшею большие, но прекрасные
зубы.
На бюре, выложенном перламутною мозаикой, которая местами уже выпала и оставила после себя одни желтенькие желобки, наполненные клеем, лежало множество всякой всячины: куча исписанных мелко бумажек, накрытых мраморным позеленевшим прессом с яичком наверху, какая-то старинная книга в кожаном переплете с
красным обрезом, лимон, весь высохший, ростом не более лесного ореха, отломленная ручка кресел, рюмка с какою-то жидкостью и тремя мухами, накрытая письмом, кусочек сургучика, кусочек где-то поднятой тряпки, два пера, запачканные чернилами, высохшие, как в чахотке, зубочистка, совершенно пожелтевшая, которою хозяин, может быть, ковырял в
зубах своих еще до нашествия на Москву французов.
Второй Ивин — Сережа — был смуглый, курчавый мальчик, со вздернутым твердым носиком, очень свежими,
красными губами, которые редко совершенно закрывали немного выдавшийся верхний ряд белых
зубов, темно-голубыми прекрасными глазами и необыкновенно бойким выражением лица.
Базаров раз даже вырвал
зуб у заезжего разносчика с
красным товаром, и, хотя этот
зуб принадлежал к числу обыкновенных, однако Василий Иванович сохранил его как редкость и, показывая его отцу Алексею, беспрестанно повторял...
Так же, как раньше, неутомимый в играх, изобретательный в шалостях, он слишком легко раздражался, на рябом лице его вспыхивали мелкие,
красные пятна, глаза сверкали задорно и злобно, а улыбаясь, он так обнажал
зубы, точно хотел укусить.
Его лицо, надутое, как воздушный пузырь, казалось освещенным изнутри
красным огнем, а уши были лиловые, точно у пьяницы; глаза, узенькие, как два тире, изучали Варвару. С нелепой быстротой он бросал в рот себе бисквиты, сверкал чиненными золотом
зубами и пил содовую воду, подливая в нее херес. Мать, похожая на чопорную гувернантку из англичанок, занимала Варвару, рассказывая...
Он обрил голову, уничтожил усы,
красное лицо его опухло, раздулось, как пузырь, нос как будто стерся, почти незаметен, а толстые, мясистые губы высунулись вперед и жадно трепетали, показывая золото
зубов, точно еще не прожеванную, не проглоченную пищу.
В тусклом воздухе закачались ледяные сосульки штыков, к мостовой приросла группа солдат; на них не торопясь двигались маленькие, сердитые лошадки казаков; в середине шагал, высоко поднимая передние ноги, оскалив
зубы, тяжелый рыжий конь, — на спине его торжественно возвышался толстый, усатый воин с
красным, туго надутым лицом, с орденами на груди; в кулаке, обтянутом белой перчаткой, он держал нагайку, — держал ее на высоте груди, как священники держат крест.
Пролежав в комнате Клима четверо суток, на пятые Макаров начал просить, чтоб его отвезли домой. Эти дни, полные тяжелых и тревожных впечатлений, Клим прожил очень трудно. В первый же день утром, зайдя к больному, он застал там Лидию, — глаза у нее были
красные, нехорошо блестели, разглядывая серое, измученное лицо Макарова с провалившимися глазами; губы его, потемнев, сухо шептали что-то, иногда он вскрикивал и скрипел
зубами, оскаливая их.
Лошади подбежали к вокзалу маленькой станции, Косарев, получив на чай, быстро погнал их куда-то во тьму, в мелкий, почти бесшумный дождь, и через десяток минут Самгин раздевался в пустом купе второго класса, посматривая в окно, где сквозь мокрую тьму летели злые огни, освещая на минуту черные кучи деревьев и крыши изб, похожие на крышки огромных гробов. Проплыла стена фабрики, десятки
красных окон оскалились, точно
зубы, и показалось, что это от них в шум поезда вторгается лязгающий звук.
— Конечно, — согласился Безбедов, потирая
красные, толстые ладони. — Тысячи — думают, один — говорит, — добавил он, оскалив
зубы, и снова пробормотал что-то о барышнях. Самгин послушал его еще минуту и ушел, чувствуя себя отравленным.
Бердников хотел что-то сказать, но только свистнул сквозь
зубы: коляску обогнал маленький плетеный шарабан, в нем сидела женщина в
красном, рядом с нею, высунув длинный язык, качала башкой большая собака в пестрой, гладкой шерсти, ее обрезанные уши торчали настороженно, над оскаленной пастью старчески опустились кровавые веки, тускло блестели рыжие, каменные глаза.
И мешал грузчик в
красной рубахе; он жил в памяти неприятным пятном и, как бы сопровождая Самгина, вдруг воплощался то в одного из матросов парохода, то в приказчика на пристани пыльной Самары, в пассажира третьего класса, который, сидя на корме, ел орехи, необыкновенным приемом раскалывая их: положит орех на коренные
зубы, ударит ладонью снизу по челюсти, и — орех расколот.
Она отошла от него, увидав своих знакомых, а Самгин, оглянувшись, заметил у дверей в буфет Лютова во фраке, с папиросой в
зубах, с растрепанными волосами и лицом в
красных пятнах.
Ее серые глаза снова и уже сильнее
покраснели, но она улыбалась, обнажив очень плотно составленные мелкие и белые
зубы.
Самгин закрыл глаза, но все-таки видел
красное от холода или ярости прыгающее лицо убийцы, оскаленные
зубы его, оттопыренные уши, слышал болезненное ржание лошади, топот ее, удары шашки, рубившей забор; что-то очень тяжелое упало на землю.
Вот обернулся к депутату, сидящему сзади его, профессор Милюков, человек с круглой серебряной головкой,
красным личиком новорожденного и плотным рядом острых блестящих
зубов.
Но его не услышали. Перебивая друг друга, они толкали его. Макаров, сняв фуражку, дважды больно ударил козырьком ее по колену Клима. Двуцветные, вихрастые волосы его вздыбились и придали горбоносому лицу не знакомое Климу, почти хищное выражение. Лида, дергая рукав шинели Клима, оскаливала
зубы нехорошей усмешкой. У нее на щеках вспыхнули
красные пятна, уши стали ярко-красными, руки дрожали. Клим еще никогда не видел ее такой злой.
Попадалось мне что-то сладкое, груша кажется, облитая
красным, сладким соусом, потом хрустело на
зубах соленое и моченое: соленое — редька, заменяющая японцам соль.
Лицо у ней было
красное, в пятнах, с широко расставленными черными глазами и толстыми короткими губами, не закрывавшими белые выпирающие
зубы.
Эти стены давили его, в глазах пестрели
красные и синие петухи, глухое бешенство заставляло скрежетать
зубами.
Дверь тихонько растворилась, и я увидал женщину лет двадцати, высокую и стройную, с цыганским смуглым лицом, изжелта-карими глазами и черною как смоль косою; большие белые
зубы так и сверкали из-под полных и
красных губ. На ней было белое платье; голубая шаль, заколотая у самого горла золотой булавкой, прикрывала до половины ее тонкие, породистые руки. Она шагнула раза два с застенчивой неловкостью дикарки, остановилась и потупилась.
— Славно! славная работа! — сказал преосвященный, разглядывая двери и окна. А окна все были обведены кругом
красною краскою; на дверях же везде были козаки на лошадях, с трубками в
зубах.
Вот, скинувши новые сапоги и обернувши в хустку, чтобы не покоробились от дождя, задал он такого бегуна, как будто панский иноходец. Влез в курень, промокши насквозь, накрылся тулупом и принялся ворчать что-то сквозь
зубы и приголубливать черта такими словами, каких я еще отроду не слыхивал. Признаюсь, я бы, верно,
покраснел, если бы случилось это среди дня.
Под правым ухом у него была глубокая трещина,
красная, словно рот; из нее, как
зубы, торчали синеватые кусочки; я прикрыл глаза со страха и сквозь ресницы видел в коленях Петра знакомый мне шорный [Шорный — связанный с изготовлением ременной упряжи, седел, уздечек и т. п. кожаных изделий.] нож, а около него скрюченные, темные пальцы правой руки; левая была отброшена прочь и утонула в снегу.
Блестели его волосы, сверкали раскосые веселые глаза под густыми бровями и белые
зубы под черной полоской молодых усов, горела рубаха, мягко отражая
красный огонь неугасимой лампады.
Уже вскоре после приезда, в кухне во время обеда, вспыхнула ссора: дядья внезапно вскочили на ноги и, перегибаясь через стол, стали выть и рычать на дедушку, жалобно скаля
зубы и встряхиваясь, как собаки, а дед, стуча ложкой по столу,
покраснел весь и звонко — петухом — закричал...
— Будешь меня благодарить, Ермолай Семеныч! — кричал он. — А твоя
красная бумага на помин моей души пойдет… У волка в
зубе — Егорий дал.
— Да, не все, — вздохнув и приняв угнетенный вид, подхватила Ольга Сергеевна. — Из нынешних институток есть такие, что, кажется, ни перед чем и ни перед кем не
покраснеют. О чем прежние и думать-то, и рассуждать не умели, да и не смели, в том некоторые из нынешних с старшими
зуб за
зуб. Ни советы им, ни наставления, ничто не нужно. Сами всё больше других знают и никем и ничем не дорожат.
Вечером, когда садилось солнце, и на стеклах домов устало блестели его
красные лучи, — фабрика выкидывала людей из своих каменных недр, словно отработанный шлак, и они снова шли по улицам, закопченные, с черными лицами, распространяя в воздухе липкий запах машинного масла, блестя голодными
зубами. Теперь в их голосах звучало оживление, и даже радость, — на сегодня кончилась каторга труда, дома ждал ужин и отдых.
Прокуроры,
краснея, усиливались выдвинуть вопрос о правде реальной, но успеха не имели и выражали свое негодование тем, что, выходя из суда, сквозь
зубы произносили:"Это черт знает что!" — а вечером, за картами, рассказывали анекдоты из судебной практики.
Русый пушок пробивал по щекам и над
красными губами, весьма часто складывавшимися в застенчивую улыбку и открывавшими белые, блестящие
зубы.
— Вы то есть из каких будете, коли не будет неучтиво спросить? — не вытерпела наконец бабенка, когда Степан Трофимович вдруг, в рассеянности, посмотрел на нее. Бабенка была лет двадцати семи, плотная, чернобровая и румяная, с ласково улыбающимися
красными губами, из-под которых сверкали белые ровные
зубы.
Собаки раскинулись под навесом громадной ивы, стоящей посреди
красного двора, и слышно, как они хлопают
зубами, ловя в полусне мух.
Чихал он в бумажный платок, собственный, клетчатый, раз сто мытый и до крайности полинялый, причем как-то особенно морщился его маленький нос, слагаясь в мелкие бесчисленные морщинки, и выставлялись осколки старых, почернелых
зубов вместе с
красными слюнявыми деснами.
Сам дядя сильно постарел, весь загрязнился, облез и обмяк. Его веселые кудри сильно поредели, уши оттопырились, на белках глаз и в сафьяновой коже бритых щек явилась густая сеть
красных жилок. Говорил он шутливо, но казалось, что во рту у него что-то лежит и мешает языку, хотя
зубы его были целы.
Веселый, черноглазый, без век, Хан-Магома, также кивая головой, что-то, должно быть, смешное проговорил Воронцову, потому что волосатый аварец оскалил улыбкой ярко-белые
зубы. Рыжий же Гамзало только блеснул на мгновение одним своим
красным глазом на Воронцова и опять уставился на уши своей лошади.
Он заметил, что постоялка всегда говорит на два лада: или неуважительно — насмешливо и дерзко, или строго — точно приказывая верить ей. Часто её тёмные глаза враждебно и брезгливо суживались под тяжестью опущенных бровей и ресниц, губы вздрагивали, а рот становился похож на злой
красный цветок, и она бросала сквозь
зубы...
Он умилялся её правдивостью, мягким задором, прозрачным взглядом ласковых глаз и вспоминал её смех — негромкий, бархатистый и светлый. Смеясь, она почти не открывала рта, ровный рядок её белых
зубов был чуть виден; всегда при смехе уши у неё
краснели, она встряхивала головой, на щёки осыпались светлые кудри, она поднимала руки, оправляя их; тогда старик видел, как сильно растёт её грудь, и думал...
Ему пришлось драться: он шёл домой, обгоняемый усталыми бойцами города, смотрел, как они щупают пальцами расшатанные
зубы и опухоли под глазами, слышал, как покрякивают люди, пробуя гибкость ноющих рёбер, стараются выкашлять боль из грудей и всё плюют на дорогу
красными плевками.
Сшиблись ребята, бойко работают кулаки, скрипят
зубы, глухо бухают удары по грудям, то и дело в сторону отбегают бойцы, оплёвывая утоптанный снег
красными плевками, сморкаясь алыми брызгами крови.
Вы читали «Тюфяка»? — заключил я, теряясь все более и более,
краснея за свою заискивающую откровенность и грозно смотря на мсье Обноскина, который, скаля
зубы, все еще оглядывал меня с головы до ног.
Это был намек на тот поцелуй, свидетелем которого невольно сделался Пепко. Он по своей испорченности самые чистые движения женской души объяснял какой-нибудь гнусностью, и я жалел только об одном, что был настолько слаб, что не имел силы проломить Пепкину башку. Я мог только
краснеть остатками крови и молча скрежетал
зубами.
Серая в яблоках громадная лошадь, с невероятно выгнутой шеей и с хвостом трубкой, торжественно подкатила Шабалина, который сидел на дрожках настоящим чертом: в мохнатом дипломате, в какой-то шапочке, сдвинутой на затылок, и с семидесятирублевым зонтиком в руках. Скуластое,
красное лицо Вукола Логиныча, с узкими хитрыми глазами и с мясистым носом, все лоснилось от жира, а когда он улыбнулся, из-за толстых губ показались два ряда гнилых
зубов.
Вместо обещанного медведя Егорушка увидел большую, очень толстую еврейку с распущенными волосами и в
красном фланелевом платье с черными крапинками; она тяжело поворачивалась в узком проходе между постелью и комодом и издавала протяжные, стонущие вздохи, точно у нее болели
зубы. Увидев Егорушку, она сделала плачущее лицо, протяжно вздохнула и, прежде чем он успел оглядеться, поднесла к его рту ломоть хлеба, вымазанный медом.
Он
покраснел, выпустил уши лошади и, без помощи оброта открыв ей рот, посмотрел в
зубы: клыки были целы, чашки полные, чтò всё уже успел выучить молодой хозяин: стало-быть, лошадь молодая.
Держа в руке, короткой и маленькой, как лапа ящерицы, кусок чего-нибудь съедобного, урод наклонял голову движениями клюющей птицы и, отрывая
зубами пищу, громко чавкал, сопел. Сытый, глядя на людей, он всегда оскаливал
зубы, а глаза его сдвигались к переносью, сливаясь в мутное бездонное пятно на этом полумертвом лице, движения которого напоминали агонию. Если же он был голоден, то вытягивал шею вперед и, открыв
красную пасть, шевеля тонким змеиным языком, требовательно мычал.
Он сидел при Лунёве молча, стиснув
зубы, и на его худых щеках загорались
красные пятна.